Дублирую сюда историю, выхоженную одноклубником...
Сообщение А. В. Пастухова об его восхождении на Эльбрус 31 июля 1890 г.
Читано 4-го апр. 1891 г.
В 1890 году я был командирован для топографических работ в Верхнюю Сванетию. В начале июля приехал туда и приступил к съемке наиболее высоких гор, входивших в район моих работ; сделал я это с целью приучить казаков легче переносить последствия разреженного воздуха, и таким образом подготовить их к предстоявшему нам восхождению на Эльбрус, которое я намеревался совершить в конце июля. 24-го июля, в 9 часов утра, я с 8-ю казаками и с проводником-сваном выехал ив лагеря, находившегося у подошвы горы Ушбы. Мы в этот день успели проехать 37 верст, сделав один привал, и к 7-ми часам вечера приехали на одну из полян, находящихся на р. Накра. 25-го мы проехали всего только 11 верст. 26-го, подъезжая к перевалу Донгуз-орун, находящемуся в Главном Кавказском Хребте, мы встретили двух сванов с лошадьми, шедших с Северного Кавказа, которые, на вопрос – хороша ли дорога ответили, что по ту сторону хребта дорога очень плоха и что они там потеряли одну лошадь. Взобравшись на перевал, высота которого равняется 10,493 фут., мы остановились закусить. В это время к нам подошли два свана, которые отправлялись, как потом оказалось, на заработки в Урусбиев аул; закусив и отдохнув, мы по одиночке стали спускаться на ледник, ведя каждый свою лошадь, причем догнавшие нас пешие сваны пошли вперед. Не прошли мы и 5Оти сажень от перевала, как один из сванов остановился и, указывая вниз пальцем, стал звать меня. Я подошел к нему и увидел провал в леднике, а в нем, на глубине 3-х сажень, живую лошадь. Я велел принести имевшуюся при нас железную лопатку, и мы начали обрывать по краям провала снег, сваливая его вниз; через четверть часа образовалась покатость, по которой мы на веревке спустили в провал одного свана; он взял за уздечку лошадь, и она в одно мгновение очутилась на поверхности ледника.
Все были очень рады спасению жизни лошади; один из сванов, похвалявшийся знанием дороги через ледник, взял спасенную лошадь и побежал с нею вниз, не разбирая дороги. Я остановил его, дал ему штык в руки и велел идти тише и ощупывать перед собой лед; он пошел вперед, а мы на некотором расстоянии друг от друга потянулись за ним длинной вереницей, ведя за собой каждый свою лошадь; но не прошли мы и ста сажень, как найденная лошадь провалилась задними ногами в трещину; к ней подбежали два свана и несколько казаков, схватили ее со всех сторон и стали вытаскивать; при этом лошадь выказала неимоверное старание, но вот она стала все ниже и ниже спускаться, еще момент - и, выпущенная из рук людьми, она полетела стремглав в пропасть; но при этом не слышно было никакого шума. Люди моментально отскочили от этого места, по моей лошади пробежала дрожь, и она издала тихое и короткое ржание. Я осторожно подошел к провалу, заглянул в него, в надежде увидать там лошадь, но кроме мрака бездонной пропасти, я ничего не увидел; прислушался - там было тихо, как в могиле. После этого мы исследовали на некотором расстоянии от провала эту трещину, нашли самое узкое место и благополучно провели своих лошадей. Далее мы продвигались с величайшею осторожностью и, наконец, миновав несколько трещин, выбрались с ледника, и тут только до того молчавшие казаки стали делиться своими впечатлениями. Один из них при этом заметил: "Вот, братцы, ровно во сне видели лошадь"; потом остальную часть пути и на ночлеге у казаков только и разговора было, что о погибшей лошади, и они, наконец, порешили, что, видно, судьба ея такая.
Пройдя от ледника с версту, мы поднялись на пригорок, с которого открывается восхитительный вид на ледники, спускавшиеся с горы Донгуз-орун, и на озеро того же названия, имеющее в длину около 400 саж. и в ширину около 150 саж. Одну ив сторон этого озера составлять весьма красивая и поросшая березовым кустарником морена, за которой окруженный гребнями морен, как в ящике, лежит, весь заваленный камнями, ледник Донгуз-орун.
При начале спуска с этого пригорка все три свана взяли по камню и бросили их в находящуюся направо от дороги довольно большую кучу из камней различной величины. На вопрос мой, сваны ответили, что это делает всякий, кому удается пройти благополучно через перевал; я, ради шутки, велел всем казакам сделать то же самое, причем один из них притащил целую полу камней. Сваны от души смеялись, глядя на проделку казаков. В 5 часов мы подъехали к опушке соснового леса. Хотя до заката солнца нам можно было бы добраться до хутора, лежащего при слиянии рек Азау и Терскол, от которого мы уже должны были начать свое восхождение, но я решил остановиться ночевать здесь на опушке леса. Тут были удобства для этого: корм лошадям, дрова, вода и ровное место для ночлега; отсюда же были виден и Эльбрус, который я хогел хорошенько рассмотреть на другой день и выбрать окончательно путь восхождения. Эльбрус был открыт п только изредка по нем пробегали маленькие тучки. Перед сумерками все ущелье р. Баксана заволокло туманом, но около десяти часов вечера туман осел, образовав сильную росу.
27-го июля, с восходом солнца, я поднялся на вершину гребня, на скате которого мы ночевали, и отсюда стал обозревать Эльбрус, который быль мне виден весь, начиная от самой подошвы. Я выбрал, путь, спустился к месту нашего ночлега, где казаки ожидали меня уже с оседланными лошадьми, и мы сейчас же отправились в дорогу и скоро спустились в Баксанское ущелье, имеющее в этом месте совершенно плоское дно, наибольшая ширина которого доходит до 380 саж., и сплошь покрытое прекрасным сосновым лесом, на опушки которого, и преимущественно на северных скатах, растет мелкая береза. В 8 часов мы прибыли на хутор, находящейся на р. Терскол, на высоте 6,944 фут.; здесь мы встретили хозяев этого хутора, урусбиевских татар, занимавшихся покосом; они нас приняли любезно, но потом продали нам говядину и хлеб очень дорого. Мы наскоро сварили в татарском котле всю говядину, пообедали и, оставив при лошадях одного казака и проводника свана, я с семью казаками Хоперскаго полка ровно в 10 1/2 часов утра стал подниматься по хребту между реками Азау и Терскол. Было совершенно тихо и ясно; на темно-голубом небе ни одного облачка; воздух был накален до 35°. Сначала мы шли, конечно, без всякой дороги, сосновым лесом; каждый из нас нес, считая и одежду, не менее полутора пуда. Такая почтенная ноша, сильная жара и крутизна горы порядочно давали себя чувствовать и мы изредка садились отдыхать в гени деревьев, причем утоляли жажду взятой с собою водой. Но вот лес стал редеть, сосны попадались все ниже и корявее, а скоро и совсем кончились, и мы, отдохнув под последней сосной на высоте 7,840 ф., вышли на совершенно открытое и поросшее мелкой травой место. Приближался полдень; солнце немилосердно нас жгло; покатость становилась круче, а тут и вода, взятая нами, кончилась и нас сильно мучила жажда; вблизи нигде не было воды. Скоро мы встретили еще одно препятствие: нам пришлось подниматься по осыпи, где положительно, как говорится, делали один шаг вперед, а два назад. Но, наконец после многих усилий, делая всевозможные зигзаги, мы поднялись на хребет, гребень которого состоит из скал; в них мы заметили две арки вроде знаменитого кольца горы близ Кисловодска; только встреченный нами здесь гораздо грандиознее. Когда мы были возле одной из них, нас застал дождь, от которого пришлось укрыться под этой аркой. В то время, когда мы сидели под аркой, под нею же пролетало очень много мелких птичек, которым по видимому нравилась прогулка через эти естественные ворота.
Скоро дождик кончился, и мы снова отправились в путь. Вскарабкавшись на несколько уступов, мы очутились на конце площадки, в версту длины и в среднем около 100 саж. ширины, на высоте 9,283 ф. Какой восхитительный вид открывается отсюда! Прямо - совершенно ровная зеленая площадка, направо - спускается страшными обрывами, изборожденный бесчисленным множеством трещин, ледник Терскол, из-под которого с шумом вырывается река того же названия: налево - через зеленую ложбину, виднеется ледник Гарабаши; выше - громадные пространства, покрытые вечным снегом, а еще дальше, упираясь в темно-синее небо, поднимаются две гигантские вершины Эльбруса, которые кажутся так близко, как будто до них было не более часа ходьбы. Пройдя площадку и перевалив через вершинку, покрытую щебнем, на которой я нашел в высшей степени душистые желтые незабудки, в 5 часов 12 минут пополудни мы очутились в котловине на высоте 11,081 фут.; здесь уже не было никакой растительности. Отсюда я одного казака отправил к оставшимся внизу, а с остальными шестью казаками расположился ночевать. Хотя до сумерек оставалось еще более 3-х часов и можно было бы продолжать путь, но надвигавшиеся с запада тучи предвещали скорую и сильную грозу. И действительно, не прошло получаса, как загудел гром, подул ветер и полил дождь, вместе с которым падал град, сначала крупный и редкий, потом все мельче и чаще и, наконец, превратившись в так называемую крупу, он так посыпал, что и света Божьего не стало видно. Через час тучи пронеслись и гроза утихла, но земля оказалась на 2 вершка покрытою градом, и температура понизилась до 0°. К этому времени поспело и наше какао, которое мы варили во время грозы на фотогенной печке под буркой. Закусив, напившись какао и не дожидаясь сумерек, мы легли спать, с тем, чтобы на другой день раньше встать и продолжать путь далее.
28-го июля, в 4 часа утра, температура -2°С. В 8 часов выступили в путь, который на этот раз лежал по базальтовым глыбам, нагроможденными ледниками; налево от нас тянулись морены ледника Гарабаши, свидетельствовавшие о громадной механической силе природы, создавшей их. Почти везде и во всем, где нам приходится только наблюдать действие этой силы, мы видим, что она разрушает; тут же, наоборот, она создает, причем созданные ею морены сохраняют замечательную новизну; несмотря на века, пронесшиеся над ними, они кажутся как будто образовавшимися несколько лет тому назад. Но есть морены, на которых теперь растет строевой лес; как, например, на морене при конце ледника Азау, который в очень отдаленные времена на несколько верст спускался ниже, о чем свидетельствуют оставленные им морены, да местами отшлифованные скалы ущелья. В том месте, где он существует и теперь, в прежние времена он был несравненно толще, что видно по сглаженным скалам, поднимающимся более 10-ти сажен над современным уровнем ледника. То же самое можно заметить и на ледниках Терскол и Гарабаши, где сильно отшлифованные скалы значительно поднимаются над ледником, а местами на выступах их лежат камни, ничего общего не имеющие с ними, но принесенные туда ледником.
В 10 часов утра мы достигли южного края средней части ледника Терскол. Солнце сильно пригревало и на леднике, имеющем в этом месте почти горизонтальное положение, стояли большие лужи воды. Тут мы свивались между собою веревкой и вступили на ледник, по которому и пошли довольно быстро, пока не стали попадаться нам трещины, заставившие нас лавировать по всем направлениям, а через иные перепрыгивать. Глубина этих трещин местами, как мне казалось, доходила до 100 сажень. Далее мы встретили массу старого снега, толщина которого доходила до 2 аршин. По нему мы и пошли сначала без всякого затруднения, но вскоре я, как шедший впереди, провалился в закрытую снегом трещину, и только благодаря связывавшей нас веревки не полетел на дно ея. Продолжая путь, мы стали проваливаться на каждом шагу в размякший от лучей солнца снег. Наконец, я снова провалился в трещину и, выбравшись из нее, убедился, что ее обойти нельзя никоим образом, так как она в обе стороны тянулась на громадное расстояние и наконец соединялась с другими трещинами, а потому я и решил вернуться назад, для того, чтобы на другой день пройти это место рано утром, когда от мороза снег делается крепким. В 12 1/2 часов дня мы повернули обратно; в это время пошел снег, который, впрочем, скоро прекратился; но с запада надвигались страшные тучи и предвещали непогоду. Дойдя до маленькой морены на высоте 12,040 ф., мы решили здесь остаться ночевать. Казаки начали готовить ужин, а я стал бродить по окраине морены, и тут на старом снегу заметил массу мертвых насекомых, который, как мне кажется, были не что иное, как ледниковые блохи. Об этих насекомых я позволю себе, сказать несколько слов.
В 1887 г. я производил топографическую съемку в верховьях р. Шаро-Аргуна. 12-го августа я находился на самой горе, на высоте 9,835 ф., где в первый раз встретил этих козявок в старом снегу; только они здесь были живые. Козявки эти имеют форму сигары и вдвое менее блохи; имеют четыре ноги и двое щупальцев; они вьются, как пьявки, и прыгают как блохи; моментально проползают через плотно скатанный кусок снега, диаметром в шесть дюймов; при раздавливании их получается фиолетовая краска, при таянии снега он в воде быстро умирают, причем некоторые ив них падают на дно сосуда, а другие плавают на поверхности воды; на воздухе без снега тоже быстро умирают. На натаенный стакан воды их приходится до 200 шт.. Таких точно козявок мне еще пришлось встретить, также в старом снегу, близ горы Ушбы, в Сванетии.
...
