Все это вызвало у меня подозрение: откуда столько разных вариантов? И ни одной фотографии в книгах не приводится! А что если этого скандального происшествия вообще не было? Вот будет забавно: в сороковую годовщину 'инцидента с ботинком' выяснить, что это просто 'утка'! В своем стремлении докопаться до истины я чувствовала себя настоящим Шерлоком Холмсом.
В журналах за октябрь 1960 г. визит Хрущева в США освещен подробнее, чем в книгах. Они сообщали вроде бы обо всем, но история с ботинком и там не встречается ни разу . . . Сердце билось все сильнее. Столько лет я испытывала стыд - и понапрасну! Может быть, весь этот инцидент - просто байка, порожденная общей склонностью Хрущева к экстравагантным поступкам? Известно, что в ООН советский лидер не стеснялся в выражениях, перебивал выступающих, в знак протеста стучал кулаком по столу, топал ногами, даже свистел. Но все это, однако, не годилось в качестве зримого символа 'холодной войны'.
А вот история с ботинком - при всей своей тривиальности и нелепости - отлично для этого подходит: 'приземленный' в буквальном смысле предмет водружается на трибуну (революционеры - народ без комплексов; коммунистические убеждения и хорошие манеры несовместимы), 'попирая' ее, и тем подчеркивая репрессивный характер социализма. Выходки коммунистического лидера, вроде откровенного заявления в советском представительстве при ООН на Парк-авеню 'мы вас похороним', были идеальным 'материалом' для тех, кто пытался нагнетать страх перед советским 'антизападничеством'. И стук ботинка по трибуне был таким же характерным звуком для 'холодной войны', как выстрел - для войны 'горячей'.
Этот стук ботинка, не столь трагичный, конечно, как настоящий выстрел, в мире, разделенном на два военных блока, тем не менее, не воспринимался и как нечто комичное. Я подумала: может быть, этот анекдот стал попыткой Запада внушить такую идею: 'Да, наш противник нелеп и нецивилизован, но именно из-за этой нелепости и нецивилизованности он способен на все. А значит и мы должны быть готовы ко всему'. Итак, инцидент с ботинком, казалось мне - это анекдот, отвечавший 'социальному заказу', политическим потребностям противостояния между социализмом и капитализмом. Одним словам, я была почти уверена - самого этого случая не было. Мой дед невиновен, а мне нечего стыдиться.
Решив, что детальнее всего тогдашние события должны быть отражены в газетах, я начала штудировать статьи о той памятной Генассамблее . . . Но ботинок опять же нигде не встречался. . .
Просматривая газеты, я словно оказалась в другой эпохе - в Нью-Йорк 1960 г. Вторая мировая война закончилась 15 лет назад - раны затянулись, человечество было спасено, и надеялось, что жизнь будет становиться все лучше и лучше. В ООН принимаются еще 15 независимых африканских государств; выдвигаются новые инициативы в сфере разоружения; создается 'третий' блок неприсоединившихся стран, решивших обособиться и от капитализма, и от социализма; идут разговоры о 'мирном сосуществовании' между Востоком и Западом: в общем, будущее выглядит многообещающим. На сессию ООН в 1960 г. собираются выдающиеся политики - лидеры больших и малых стран: президент США Дуайт Эйзенхауэр, британский премьер Гарольд Макмиллан, советский премьер Никита Хрущев, глава Кубы Фидель Кастро, индийский премьер Джавахарлал Неру, президент Югославии Тито, президент Египта Гамаль Абдель Насер и многие другие.
Каждый стремился внести свой вклад в укрепление единства мирового сообщества. Но, несмотря на эти благие намерения, сессия Генеральной Ассамблеи в 1960 г. стала самой скандальной за всю историю ООН. Запад и Восток до хрипоты доказывали собственную правоту, нейтралы спорили друг с другом буквально по каждому пункту. Африканские государства, пользуясь поддержкой Советского Союза, сами по некоторым вопросам выступали вразрез с советским лидером. Кастро постоянно всех будоражил. 'Никита-ураган' не упускал ни одной возможности усугубить и без того острую ситуацию. Президент Эйзенхауэр ничего не делал, чтобы смягчить напряженность. Остальные были разочарованы действиями обеих сверхдержав.
Сентябрь подошел к концу, начался октябрь. Красноречие и возбужденность Хрущева начали утихать. Он стал спокойнее. Все делегаты устали, некоторые главы государств уже уехали. Исчерпались и указанные в книгах поводы для хрущевской 'вспышки'.
Добравшись до газет за 10 октября 1960 г., я уже была убеждена, что ботинок Хрущева все время оставался там, где положено - на ноге. Как и все ньюйоркцы 40 лет назад, я хотела, чтобы он, наконец, отправился домой. Я словно читала хороший детектив, и теперь, когда развязка приближалась, боялась, что героя поймают на какой-нибудь дурацкой ошибке до того, как дело закончится в его пользу.
В тот день Хрущев объявил, что покинет США в четверг, 13 октября. ООН и Нью-Йорк вздохнули с облегчением, я тоже. Во вторник, 11-го, советский лидер в последний раз выступал в ООН. Дискуссия, как обычно, была накаленной, но о ботинке не сообщалось. Я мысленно умоляла деда: 'Ну давай - ты сделал все, что мог! Пожалуйста, езжай домой. Мы все устали'. Но, просматривая общенациональную американскую прессу за среду, 12 октября 1960 г., я наконец увидела на первых полосах газет пресловутый снимок: вот он, Никита Сергеевич со своим ботинком. Сердце заныло. Я испытала шок - наверно не меньший, чем те, кто собрался в зале ООН 40 годами раньше. Глотая слезы досады, я несколько минут смотрела на расплывающийся перед глазами газетный лист - потом слова начали складываться в предложения.
Глава филиппинской делегации, сенатор Лоренцо Сумулонг (Lorenzo Sumulong), выразил удивление тем, что Советский Союз так беспокоится насчет империалистической политики Запада - ведь сам он 'поглотил' всю Восточную Европу. Таким разъяренным Хрущева еще не видели. Он обозвал беднягу филиппинца 'прихвостнем и холуем американского империализма', а затем снял ботинок и начал стучать им по столу.
Советский премьер покинул Америку, как и обещал, в четверг. По его мнению, дело было сделано. Закончились и мои поиски 'события, которого не было'. Но свое 'расследование' я провела не напрасно: оно избавило меня от чувства стыда. Возможно, мне не удалось реабилитировать деда перед всем миром, но я реабилитировала его в собственных глазах, поняв мотивы его поведения.
По мнению Хрущева, налицо были все признаки того, что западные державы третируют СССР и относятся к нему с недоверием: пролет самолета-шпиона U-2 над российской территорией, сам факт которого президент Эйзенхауэр полностью отрицал; доктрина Монро и американское эмбарго против любимого 'протеже' советского лидера - Кубы; наконец, отвергнутый советский план в области разоружения, ставший первой официальной попыткой Москвы наладить мирное сосуществование с Западом. Капиталисты, полагал Хрущев, считали его не достойным оппонентом, а водевильным персонажем. Что ж, ладно, тогда он и будет вести себя соответственно. Трибуна ООН была нужна ему для того, чтобы донести до Запада важную мысль: социалистический мир следует воспринимать всерьез. Он хотел, чтобы его услышали. Однако рядом с благородным Макмилланом, хитроумным Эйзенхауэром, рафинированным де Голлем и мудрым Неру низкорослый Никита Сергеевич все равно выглядел невзрачно.
И, вместо того, чтобы действовать и выступать по канонам традиционной дипломатии, он решил сломать ритуал и создать собственный стиль. Этот стиль, соответствующий его целям, должен был отличаться от манеры поведения западных лицемеров, умеющих произнести все нужные слова, но действующих по холодному расчету. Он будет поступать с точностью до наоборот - говорить резче, чем думает. И трагикомический инцидент с ботинком должен был провести водораздел между сверхдержавами не только в плане политического курса, но и в плане дипломатического стиля.
Будучи талантливым актером, Хрущев хотел эффектно и убедительно 'уйти со сцены', и вот что вышло: премьер так сильно барабанил кулаками по столу, что его часы свалились на пол. А новые ботинки, сделанные из прочной кожи советской выделки в особом ателье для номенклатуры, ему жали, поэтому Хрущев их попросту снял. Нагнувшись за часами, он увидел стоящи на полу ботинки, и понял - это то, что надо!
Все это рассказали мне родные, когда заклятие неловкости развеялось, и мы, наконец, смогли поговорить об этом случае. Но меня и сейчас не оставляет мысль: если бы 'инцидента с ботинком' не было, его следовало бы выдумать. Лучший анекдот - тот, что отражает нравы и характер эпохи. И история с ботинком стала ярким символом 'холодной войны' - возможно единственного конфликта в истории, в ходе которого 'мирно сосуществовали' страх и юмор.
Сегодня все это, конечно, дело прошлое - и казалось бы, ну и бог с ним! У мира теперь новые лидеры, новые войны, и новые страхи.
Но лично меня успокаивает мысль, что история порой дает нам возможность превратить устрашающую реальность в забавный анекдот. Может быть сегодня, когда бомбежки и миротворческие операции не дают результата, нам снова стоит обратиться к такому средству, как смех? Он ведь, как известно, полезен - продлевает жизнь.
