Многие знают знаменитую пенсю Александра Городницкого "Жена французского посла" написанную им 18 мая 1970 года на борту научно-исследовательского судна "Дмитрий Менделеев". По возвращению в СССР она доставила автору немало неприятностей и комичных моментов. Один из них:
А мне не Тани снятся и не Гали,
Не поля родные, не леса, -
В Сенегале, братцы, в Сенегале
Я такие видел чудеса!
Ох, не слабы, братцы, ох, не слабы
Плеск волны, мерцание весла,
Крокодилы, пальмы, баобабы |
И жена французского посла. | 2 раза
Хоть французский я не понимаю
И она по-русски - ни фига,
Но как высока грудь её нагая,
Как нага высокая нога!
Не нужны теперь другие бабы -
Всю мне душу Африка свела:
Крокодилы, пальмы, баобабы |
И жена французского посла. | 2 раза
Дорогие братья и сестрицы,
Что такое сделалось со мной?
Всё мне сон один и тот же снится,
Широкоэкранный и цветной.
И в жару, и в стужу, и в ненастье
Всё сжигает он меня дотла, -
В нём постель, распахнутая настежь,|
И жена французского посла! | 2 раза
"На следующий год после появления злополучной песни, когда мне снова понадобилось оформлять документы в очередной рейс, меня вызвал к себе тогдашний секретарь партбюро, Борис Христофорович Егиазаров, известный геолог, профессор и доктор наук, седой и красивый невысокий армянин с орлиным носом и густыми бровями, обликом своим напоминавший графа Калиостро. Когда я прибыл к нему в комнату партбюро, где он находился в одиночестве, он запер дверь на ключ, предварительно почему-то выглянув в коридор.
"У нас с тобой будет суровый мужской разговор, - объявил он мне. - У меня тут на подписи лежит твоя характеристика в рейс, так вот, ты мне прямо скажи, что у тебя с ней было". Удивлённый и встревоженный этим вопросом, я сел на стол и стал морщить лоб.
"Да нет, ты не о том думаешь, - облегчил мои мучительные экскурсы в недавнее прошлое секретарь. - Я тебя не про всех твоих баб спрашиваю, партию это совершенно не интересует. Я спрашиваю конкретно про жену французского посла". Я облегчённо вздохнул и с улыбкой, хотя, как оказалось, радоваться было рано, хорошо заученным голосом первого ученика сказал: "Борис Христофорович, ну что может быть у простого советского человека с женой французского посла?"
"Ты мне лапшу на уши не вешай, - строго обрезал меня секретарь, - и политграмоту мне не читай - я её сам кому хочешь прочитаю, мне за это деньги платят. Ты мне прямо говори - было или нет!" "Да с чего вы взяли, что у меня с нею что-то было?" - возмутился я. "Как это с чего? Мне тут твою песню принесли и я её изучил. И понял, что такую песню просто так не напишешь, там такие есть строчки, что явно с натуры написано. Так что не крути мне голову и признавайся. Давай договоримся по-мужски: ты сознаёшься и рассказываешь мне некоторые детали, а я тебе сразу же подписываю характеристику. Зря упираешься, зря - ведь ты уже в песне и так всё рассказал, остаётся только чистосердечно подтвердить, тебе же легче будет. Имей в виду: если ты честно обо всём расскажешь, дальше меня это не пойдёт, и характеристику я тебе подпишу, даю тебе честное слово. Пойми, Саня, я же тебе добра желаю. Скажу тебе честно, я бы и сам не устоял, - французская женщина, жена посла... Такой случай может только раз в жизни выпасть. Всякое бывает. Но советский человек, даже если раз оступился, должен сразу покаяться. Потому, что раз ты сознался, значит ты перед нами полностью разоружился и тебе опять можно доверять". "Перед кем это перед вами?" - не понял я. "Как это перед кем? Перед партией, конечно!" Тут я понял, что дело принимает серьёзные оборот и не ошибся.
Целый час, не жалея сил, он пытался не мытьём, так катаньем вынуть из меня признание в любострастных действиях с женой французского посла. Я держался с мужеством обречённого. Собесдник мой измучил меня и изрядно измучился сам. Лоб у него взмок от возбуждения. Он снял пиджак и повесил его на спинку своего секретарского стула. Снял галстук и швырнул на стол. "Ну хорошо, - сказал он, - в конце концов есть и другая сторона вопроса. Я ведь не только партийный секретарь, но ещё и мужчина. Мне просто интересно знать - правда ли, что у французских женщин всё не так, как у наших, а на порядок лучше? Да ты не сомневайся, я никому ничего не скажу!" Я уныло стоял на своём.
"Послушай, - потеряв терпение, закричал он, - мало того, что я просто мужчина, - я ещё и армянин. Ты думаешь, если ты еврей, то ты мужчина? Армянин как мужчина - это еврей со знаком качества, понял? Ну какое же качество, если я не знаю, как устроены французские женщины? Да мне просто профессионально необходимо знать, правда ли, что во Франции женщины не такие, как наши табуретки, ну?" Я упорно молчал.
"Хорошо, -сказал он (по мере того, как его волнение нарастало, в его голосе всё явственней проступал кавказский акцент), - никому не веришь, да? Партии родной не веришь, мне как мужчине не веришь. Хорошо, смотри, раз ты такой недоверчивый". С этими словами он протянул руку к телефонной трубке и снял её с рычагов. "Видишь, я снял трубку с телефона, - в таком положении она уже ничего не записывает. Сознавайся!" Я так испугался, что замолк, кажется, навеки.
Поняв, что толку от меня не добиться, он снова одел пиджак, повязал галстук и, глядя мимо меня куда-то в пространство, называя меня почему-то в третьем лице и явно подражая интонациям великого вождя, произнёс: "Неоткровенен Городницкий перед партией, скрывает факты. Уходи. Ничего я тебе не подпишу!" Расстроенный, вышел я из партбюро и побрёл по коридору. В концк коридора он неожиданно догнал меня, нагнулся к моему уху и прошептал: "Молодец, я бы тоже не сознался!" И подписал характеристику.
